Неточные совпадения
Трудно
было дышать
в зараженном воздухе; стали опасаться, чтоб к голоду не присоединилась еще чума, и для предотвращения зла, сейчас же составили комиссию, написали проект об устройстве временной
больницы на десять кроватей, нащипали корпии и послали во все места по рапорту.
— Да, я думаю, что это
будет в России единственная вполне правильно устроенная
больница, — сказал Свияжский.
— Если вы хотите взглянуть на
больницу и не устали, то это недалеко. Пойдемте, — сказал он, заглянув ей
в лицо, чтоб убедиться, что ей точно
было не скучно.
До обеда не
было времени говорить о чем-нибудь. Войдя
в гостиную, они застали уже там княжну Варвару и мужчин
в черных сюртуках. Архитектор
был во фраке. Вронский представил гостье доктора и управляющего. Архитектора он познакомил с нею еще
в больнице.
— Ну, а коль вы, еще при Катерине Ивановне, теперь, заболеете и вас
в больницу свезут, ну что тогда
будет? — безжалостно настаивал он.
— Вот тут, через три дома, — хлопотал он, — дом Козеля, немца, богатого… Он теперь, верно, пьяный, домой пробирался. Я его знаю… Он пьяница… Там у него семейство, жена, дети, дочь одна
есть. Пока еще
в больницу тащить, а тут, верно,
в доме же доктор
есть! Я заплачу, заплачу!.. Все-таки уход
будет свой, помогут сейчас, а то он умрет до больницы-то…
— Как не может
быть? — продолжал Раскольников с жесткой усмешкой, — не застрахованы же вы? Тогда что с ними станется? На улицу всею гурьбой пойдут, она
будет кашлять и просить и об стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а дети плакать… А там упадет,
в часть свезут,
в больницу, умрет, а дети…
Впрочем, кучер
был не очень уныл и испуган. Видно
было, что экипаж принадлежал богатому и значительному владельцу, ожидавшему где-нибудь его прибытия; полицейские уж, конечно, немало заботились, как уладить это последнее обстоятельство. Раздавленного предстояло прибрать
в часть и
в больницу. Никто не знал его имени.
«Недели через три на седьмую версту, [На седьмой версте от Петербурга,
в Удельной, находилась известная
больница для умалишенных.] милости просим! Я, кажется, сам там
буду, если еще хуже не
будет», — бормотал он про себя.
Ну что
будет, если
в самом деле тебя завтра
в больницу свезут?
Базаров
был великий охотник до женщин и до женской красоты, но любовь
в смысле идеальном, или, как он выражался, романтическом, называл белибердой, непростительною дурью, считал рыцарские чувства чем-то вроде уродства или болезни и не однажды выражал свое удивление, почему не посадили
в желтый дом [Желтый дом — первая психиатрическая
больница в Москве.]
Мелко шагали мальчики и девочки
в однообразных пепельно-серых костюмах, должно
быть сиротский приют, шли почтальоны, носильщики с вокзала, сиделки какой-то
больницы, чиновники таможни, солдаты без оружия, и чем дальше двигалась толпа, тем очевиднее
было, что
в ее хвосте уже действовало начало, организующее стихию. С полной очевидностью оно выявилось
в отряде конной полиции.
— Люблю дьякона — умный. Храбрый. Жалко его. Третьего дня он сына отвез
в больницу и знает, что из
больницы повезет его только на кладбище. А он его любит, дьякон. Видел я сына… Весьма пламенный юноша. Вероятно, таков
был Сен-Жюст.
— Я, разумеется, понимаю твои товарищеские чувства, но
было бы разумнее отправить этого
в больницу. Скандал, при нашем положении
в обществе… ты понимаешь, конечно… О, боже мой!
— Ну-с, что же
будем делать? — резко спросил Макаров Лидию. — Горячей воды нужно, белья. Нужно
было отвезти его
в больницу, а не сюда…
— Туробоев убит… ранен,
в больнице, на Страстном. Необходимо защищаться — как же иначе? Надо устраивать санитарные пункты! Много раненых, убитых. Послушайте, — вы тоже должны санитарный пункт! Конечно,
будет восстание… Эсеры на Прохоровской мануфактуре…
Пили чай со сливками, с сухарями и, легко переходя с темы на тему, говорили о книгах, театре, общих знакомых. Никонова сообщила: Любаша переведена из
больницы в камеру, ожидает, что ее скоро вышлют. Самгин заметил: о партийцах, о революционной работе она говорит сдержанно, неохотно.
Самгин наблюдал шумную возню людей и думал, что для них существуют школы, церкви,
больницы, работают учителя, священники, врачи. Изменяются к лучшему эти люди? Нет. Они такие же, какими
были за двадцать, тридцать лег до этого года. Целый угол пекарни до потолка загроможден сундучками с инструментом плотников. Для них делают топоры,
пилы, шерхебели, долота. Телеги, сельскохозяйственные машины, посуду, одежду. Варят стекло.
В конце концов, ведь и войны имеют целью дать этим людям землю и работу.
Когда он закуривал новую папиросу, бумажки
в кармане пиджака напомнили о себе сухим хрустом. Самгин оглянулся — все вокруг
было неряшливо, неприятно, пропитано душными запахами. Пришли двое коридорных и горничная, он сказал им, что идет к доктору,
в 32-й, и, если позвонят из
больницы, сказали бы ему.
— У Сомовой. За год перед этим я ее встретил у одной теософки,
есть такая глупенькая, тощая и тщеславная бабенка, очень богата и влиятельна
в некоторых кругах. И вот пришлось встретиться
в камере «Крестов», — она подала жалобу на грубое обращение и на отказ поместить ее
в больницу.
Пред весною исчез Миша, как раз
в те дни, когда для него накопилось много работы, и после того, как Самгин почти примирился с его существованием. Разозлясь, Самгин решил, что у него
есть достаточно веский повод отказаться от услуг юноши. Но утром на четвертый день позвонил доктор городской
больницы и сообщил, что больной Михаил Локтев просит Самгина посетить его. Самгин не успел спросить, чем болен Миша, — доктор повесил трубку; но приехав
в больницу, Клим сначала пошел к доктору.
— Лютов
был, — сказала она, проснувшись и морщась. — Просил тебя прийти
в больницу. Там Алина с ума сходит. Боже мой, — как у меня голова болит! И какая все это… дрянь! — вдруг взвизгнула она, топнув ногою. — И еще — ты! Ходишь ночью… Бог знает где, когда тут… Ты уже не студент…
— Ужасающе запущено все! Бедная Анфимьевна! Все-таки умерла. Хотя это — лучше для нее. Она такая дряхлая стала. И упрямая.
Было бы тяжело держать ее дома, а отправлять
в больницу — неловко. Пойду взглянуть на нее.
— Петровна у меня вместо матери, любит меня, точно кошку. Очень умная и революционерка, — вам смешно? Однако это верно: терпеть не может богатых, царя, князей, попов. Она тоже монастырская,
была послушницей, но накануне пострига у нее случился роман и выгнали ее из монастыря. Работала сиделкой
в больнице,
была санитаркой на японской войне, там получила медаль за спасение офицеров из горящего барака. Вы думаете, сколько ей лет — шестьдесят? А ей только сорок три года. Вот как живут!
— Десять часов. Вам пора спать, — сказал он. — Вероятно, через три недели вы сможете покинуть
больницу. Тогда позвоните мне, —
быть может, я дам вам работу
в нашей амбулатории: записывать имена приходящих больных. А спускаясь по темной лестнице, зажигайте… хотя бы спичку.
Нехозяйский глаз Райского не мог оценить вполне всей хозяйственности, водворенной
в имении Тушина. Он заметил мимоходом, что там
было что-то вроде исправительной полиции для разбора мелких дел у мужиков да заведения вроде банка,
больницы, школы.
Так и
было вплоть, пока не сломался совсем на работе; починить нельзя
было; умер
в больнице.
Бесконечное страдание и сострадание
были в лице ее, когда она, восклицая, указывала на несчастного. Он сидел
в кресле, закрыв лицо руками. И она
была права: это
был человек
в белой горячке и безответственный; и, может
быть, еще три дня тому уже безответственный. Его
в то же утро положили
в больницу, а к вечеру у него уже
было воспаление
в мозгу.
Еще я видел
больницу, острог, казенные хлебные магазины; потом проехал мимо базара с пестрой толпой якутов и якуток. Много и русского и нерусского, что со временем
будет тоже русское. Скоро я уже сидел на квартире
в своей комнате за обедом.
С замиранием сердца и ужасом перед мыслью о том,
в каком состоянии он нынче найдет Маслову, и той тайной, которая
была для него и
в ней и
в том соединении людей, которое
было в остроге, позвонил Нехлюдов у главного входа и у вышедшего к нему надзирателя спросил про Маслову. Надзиратель справился и сказал, что она
в больнице. Нехлюдов пошел
в больницу, Добродушный старичок, больничный сторож, тотчас же впустил его и, узнав, кого ему нужно
было видеть, направил
в детское отделение.
Чувство это
было то самое простое чувство жалости и умиления, которое он испытал
в первый раз на свидании с нею
в тюрьме и потом, с новой силой, после
больницы, когда он, поборов свое отвращение, простил ее за воображаемую историю с фельдшером (несправедливость которой разъяснилась потом); это
было то же самое чувство, но только с тою разницею, что тогда оно
было временно, теперь же оно стало постоянным.
Маслова всё еще думала и продолжала уверять себя, что она, как она это высказала ему во-второе свидание, не простила ему и ненавидит его, но она уже давно опять любила его и любила так, что невольно исполняла всё то, что и чего он желал от нее: перестала
пить, курить, оставила кокетство и поступила
в больницу служанкой.
Затихшее
было жестокое чувство оскорбленной гордости поднялось
в нем с новой силой, как только она упомянула о
больнице. «Он, человек света, за которого за счастье сочла бы выдти всякая девушка высшего круга, предложил себя мужем этой женщине, и она не могла подождать и завела шашни с фельдшером», думал он, с ненавистью глядя на нее.
А между тем шашни с фельдшером, за которые Маслова
была изгнана из
больницы и
в существование которых поверил Нехлюдов, состояли только
в том, что, по распоряжению фельдшерицы, придя за грудным чаем
в аптеку, помещавшуюся
в конце коридора, и застав там одного фельдшера, высокого с угреватым лицом Устинова, который уже давно надоедал ей своим приставанием, Маслова, вырываясь от него, так сильно оттолкнула его, что он ткнулся о полку, с которой упали и разбились две склянки.
На другой день после посещения Масленникова Нехлюдов получил от него на толстой глянцовитой с гербом и печатями бумаге письмо великолепным твердым почерком о том, что он написал о переводе Масловой
в больницу врачу, и что, по всей вероятности, желание его
будет исполнено.
Было подписано: «любящий тебя старший товарищ», и под подписью «Масленников»
был сделан удивительно искусный, большой и твердый росчерк.
Масленникова Нехлюдову нужно
было просить о двух вещах: о переводе Масловой
в больницу и о 130 бесписьменных, безвинно содержимых
в остроге. Как ни тяжело ему
было просить человека, которого он не уважал, это
было единственное средство достигнуть цели, и надо
было пройти через это.
Но вот прошло четыре года.
В одно тихое, теплое утро
в больницу принесли письмо. Вера Иосифовна писала Дмитрию Ионычу, что очень соскучилась по нем, и просила его непременно пожаловать к ней и облегчить ее страдания, и кстати же сегодня день ее рождения. Внизу
была приписка: «К просьбе мамы присоединяюсь и я. Я.».
В мягких, глубоких креслах
было покойно, огни мигали так ласково
в сумерках гостиной; и теперь,
в летний вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью, трудно
было понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце освещало своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя
в деревне школы,
больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, — читала о том, чего никогда не бывает
в жизни, и все-таки слушать
было приятно, удобно, и
в голову шли всё такие хорошие, покойные мысли, — не хотелось вставать.
Старцев все собирался к Туркиным, но
в больнице было очень много работы, и он никак не мог выбрать свободного часа. Прошло больше года таким образом
в трудах и одиночестве; но вот из города принесли письмо
в голубом конверте…
Доктор Герценштубе и встретившийся Ивану Федоровичу
в больнице врач Варвинский на настойчивые вопросы Ивана Федоровича твердо отвечали, что падучая болезнь Смердякова несомненна, и даже удивились вопросу: «Не притворялся ли он
в день катастрофы?» Они дали ему понять, что припадок этот
был даже необыкновенный, продолжался и повторялся несколько дней, так что жизнь пациента
была в решительной опасности, и что только теперь, после принятых мер, можно уже сказать утвердительно, что больной останется
в живых, хотя очень возможно (прибавил доктор Герценштубе), что рассудок его останется отчасти расстроен «если не на всю жизнь, то на довольно продолжительное время».
На второй день после решения суда он заболел нервною лихорадкой и
был отправлен
в городскую нашу
больницу,
в арестантское отделение.
— Никак нет-с. На другой же день, наутро, до
больницы еще, ударила настоящая, и столь сильная, что уже много лет таковой не бывало. Два дня
был в совершенном беспамятстве.
— Послушай, Лукерья, — начал я наконец. — Послушай, какое я тебе предложение сделаю. Хочешь, я распоряжусь: тебя
в больницу перевезут,
в хорошую городскую
больницу? Кто знает,
быть может, тебя еще вылечат? Во всяком случае, ты одна не
будешь…
В 1906 году
в посту Ольги
была небольшая деревянная церковь, переселенческая
больница, почтово-телеграфная станция и несколько мелочных лавок.
Он никогда не бывал дома. Он заезжал
в день две четверки здоровых лошадей: одну утром, одну после обеда. Сверх сената, который он никогда не забывал, опекунского совета,
в котором бывал два раза
в неделю, сверх
больницы и института, он не пропускал почти ни один французский спектакль и ездил раза три
в неделю
в Английский клуб. Скучать ему
было некогда, он всегда
был занят, рассеян, он все ехал куда-нибудь, и жизнь его легко катилась на рессорах по миру оберток и переплетов.
Утром один студент политического отделения почувствовал дурноту, на другой день он умер
в университетской
больнице. Мы бросились смотреть его тело. Он исхудал, как
в длинную болезнь, глаза ввалились, черты
были искажены; возле него лежал сторож, занемогший
в ночь.
Городничий все исполнил: купец
был в вятской
больнице.
Бедные работники оставались покинутыми на произвол судьбы,
в больницах не
было довольно кроватей, у полиции не
было достаточно гробов, и
в домах, битком набитых разными семьями, тела оставались дня по два во внутренних комнатах.
После его смерти издали его сочинения и при них хотели приложить его портрет
в солдатской шинели. Цензура нашла это неприличным, бедный страдалец представлен
в офицерских эполетах — он
был произведен
в больнице.
Молодые люди шли даром
в смотрители
больниц для того, чтоб приношения не
были наполовину украдены служащими.